Клаус Шарф - Екатерина II, Германия и немцы
Рассматривая ранний период воспитания принцессы Софии, важно, безусловно, принять во внимание отношение цербстского князя и его супруги к религии, а также учесть ту позицию, которую они занимали в конфликте между ортодоксальным лютеранством и пиетизмом, патроном князя – королем Пруссии – и представителями сословий Померании. Сама Екатерина, если следовать ее автобиографическим запискам, не проявляла ни малейшего интереса к конфессиональным вопросам, тем более отчетливо сформулировав свои приоритеты. Итак, ее отец и мать были «непоколебимо-религиозны» («ils avoient un fond de religion inaltérable»)[227]. Согласно суждению одного из лучших знатоков ангальтских архивов, пусть даже и не совсем точному, Христиан Август был «добрым христианином и стойким приверженцем лютеранской веры», а княгиня – «благочестивой христианкой»[228]. В конце XVI столетия ангальтские князья стали кальвинистами. Только в Цербсте в 1644 году было вновь введено лютеранство, однако параллельно, под давлением других ветвей княжеского рода и Фридриха Вильгельма, «Великого» курфюрста Бранденбургского[229], в 1679 году было подтверждено право жителей Цербста исповедовать кальвинизм. К началу XIX века две трети населения Ангальта придерживались реформатства, а одна треть – лютеранства. Пиетизму из Галле находившиеся по соседству дворы Кетена (Köthen) и Цербста, где Христиан Август начал править после 1742 года вместе со своим братом, открыли свои двери в начале XVIII века[230].
Итак, если в родном княжестве отца Екатерины – Ангальте – конкурировали между собой кальвинизм, ортодоксальное лютеранство и пиетизм, то княгиня Иоганна Елизавета выросла в однородной конфессиональной среде. И Гольштейн-Готторп, и Вольфенбюттель оставались центрами ортодоксального лютеранства, однако и здесь у него нашелся соперник, но вовсе не пиетизм в духе Филиппа Якоба Шпенера[231], а позднегуманистический, экуменистски ориентированный, опиравшийся на аристотелевскую философию извод лютеранского учения, вышедший из-под пера профессора Георга Каликста[232]. Решающую роль в укреплении позиций ортодоксального лютеранства в этих северогерманских дворах в конце XVII века сыграл лейпцигский гуманист, теолог и философ Иоганн Фридрих Майер[233]. Уже в молодые годы из почитателя Шпенера и пиетизма он превратился в его противника. В 1684 году Майер стал преподавателем теологии в Виттенберге, в 1687 году – пастором церкви Св. Якова в Гамбурге и одновременно, по протекции герцога Христиана Альбрехта Гольштейн-Готторпского, преподавателем университета в Киле и членом правления лютеранской церкви в Голштинии; в 1691 году к его обязанностям прибавилась должность старшего советника по делам церкви в немецких провинциях, принадлежавших шведской короне, а в 1698 году он стал курировать и монастырский приют для представительниц высшей знати в Кведлинбурге. Еще в 1691 году шведский король Карл XI хотел переманить его в Дерпт; однако лишь в 1701 году он последовал приглашению, но уже Карла XII, и занял должности профессора университетa Грейфсвальда и генерального суперинтенданта города. Верность королю Швеции он сохранил даже во время Северной войны, когда в 1711–1712 годах датский король Фридрих IV и польский король, курфюрст Саксонский Фридрих Август I, в союзе с русскими войсками заняли город. Несмотря на все причиненные горожанам бедствия, монархи проявили интерес к знаменитой библиотеке уважаемого ученого. Вскоре, в апреле 1712 года, бежавший в Штеттин Майер умер, не дожив лишь нескольких месяцев до визита в Грейфсвальд самого царя Петра I, удостоившего своим посещением и университет, и дом Майера[234].
Майер был не просто признанным авторитетом ортодоксального лютеранства и решительным противником пиетизма, мистицизма и какого бы то ни было фанатизма – он много путешествовал и вел обширную переписку с огромным количеством ученых людей своего времени и многочисленными представителями правящих домов, причем не только немецких. Его корреспондентами были, например, шведские короли, голштинский герцог Христиан Альбрехт и его сыновья Фридрих и Христиан Август – отец Иоганны Елизаветы, герцог Август Вильгельм Брауншвейг-Вольфенбюттельский, третья жена которого была крестной матерью будущей княгини Ангальт-Цербстской, а также аббатиса Кведлинбургского монастыря Анна Доротея Саксен-Веймарская[235]. Здесь позволим себе сделать два вывода. Во-первых, в основе тесной связи готторпского и вольфенбюттельского дворов лежало ортодоксальное лютеранство. И, во-вторых, складывается впечатление, что мать Екатерины, молодая супруга цербстского князя, спорившая по поводу ведения домашнего хозяйства с ортодоксальным лютеранином Больхагеном, менее чем двадцатью годами ранее получила воспитание в духе его же наставника Майера при голштинском и брауншвейгском дворах.
Однако даже скудные свидетельства, дошедшие до нас, говорят о том, что политические и духовные перемены 20-х и 30-х годов оказали воздействие если не на саму веру, то на отношение родителей Екатерины к религиозным вопросам и воспитанию детей. Иоганна Елизавета, которая была на 22 года, то есть на целое поколение, моложе своего супруга, значительно сильнее, чем он, ощущала весьма существенное влияние со стороны наследника прусского престола Фридриха, своего ровесника, воспитанного в просвещенном духе естественного права, традиции гуманизма и французской классической литературы, покровительствовавшего наукам и искусствам и снискавшего известность в качестве писателя[236]. Эта близость и послужила пищей для всерьез выдвигавшегося время от времени предположения, что императрица России Екатерина была дочерью прусского короля[237]. Слухи о романе наследного принца и юной цербстской княгини уже не один раз находили компетентное опровержение, поэтому здесь отметим лишь, что для Иоганны Елизаветы Фридрих всегда оставался примером человека живого ума, а он видел в ней в первую очередь мать принцессы с хорошими шансами на перспективное замужество. Позднее, когда дочь уже переехала в Россию, Иоганна Елизавета вступила в переписку с Христианом Фюрхтеготтом Геллертом[238], общалась с Готтшедом[239] – последователем Христиана Вольфа[240] и даже искала возможности завязать контакт с Вольтером[241]. Однако в период Семилетней войны жизнь ее неожиданно вышла из привычной колеи. У Фридриха II появился повод подозревать княгиню и ее сына в предательских сношениях с Францией, поэтому в 1758 году она решилась бежать сначала в Гамбург, а затем через Голландию в Париж, а король тем временем наложил разорительные контрибуции на формально остававшийся нейтральным Цербст. В Париже под вымышленным именем графини Ольденбургской Иоганна Елизавета вращалась в салонах и посещала театры – до тех пор, пока не погрязла в долгах, заболела, а затем и умерла в 1760 году в бедности и отчаянии, чувствуя себя обузой для дочери в Петербурге[242]. Здесь, однако, интересно, что привитая ей с детства связь с ортодоксальным лютеранством, по всей видимости, к концу ее жизни серьезно ослабла. Если бы мы располагали возможностью проверить это утверждение, тогда ее ничем не примечательная интеллектуальная биография могла бы послужить отражением такого важного процесса, как завершение периода конфессиональных распрей в Германии.
Что касается лютеранской ориентации цербстских князей, находившихся на прусской службе, то серьезный удар по ней уже в 20-е годы могло нанести правление Фридриха Вильгельма I[243], насаждавшего, в том числе и в Померании, веротерпимость и поощрявшего пиетизм. Новое учение быстро приобретало влияние среди офицерского корпуса, а также распространялось среди солдат через назидательную литературу, и прежде всего – полковых проповедников, все чаще набиравшихся исключительно из числа выпускников университета Галле. Кроме того, экуменистский характер пиетизма помогал смягчить конфессиональные противоречия в Пруссии между представителями правящего дома – реформатами – и их подданными-лютеранами[244].
Таков конфессиональный контекст, в котором цербстский князь – человек, связанный узами дружбы с ортодоксальным лютеранином Больхагеном, пригласил в воспитатели для своей дочери французскую кальвинистку и полкового капеллана. Если король уже в 1734 году обратил внимание на смышленую принцессу, то ее родители – представители прусской клиентелы – и особенно отец, состоявший на прусской службе и возглавлявший зáмковый приход Штеттина, наверняка должны были тщательно выбирать, как и кому воспитывать их детей. Существование в 1732–1736 годах в Старгарде священника-пиетиста Фридриха Вагнера подтверждается документально[245]. Поскольку Екатерина сообщает, что учитель религии появился у нее в семилетнем возрасте[246], именно Вагнер вполне мог в 1736 году занять место капеллана в полку ее отца. Елизавета Кардель, родившаяся в 1712 году во Франкфурте-на-Одере, приступила к воспитанию принцессы в 1733 году. До этого в течение двух лет, до своего замужества, за принцессой Софией присматривала сестра Кардель – Мадлен. Их отец, Этьен Кардель, был родом из Руана и состоял советником на прусской службе во Франкфурте, судьей во французской колонии и учителем[247]. В Штеттине «Бабетта» Кардель была членом церковной общины гугенотов, повсюду помогавшей французским эмигрантам интегрироваться в прусское государство[248]. По воскресеньям она навещала своего друга и советчика Поля-Эмиля де Моклера, служившего с 1721 года реформатским проповедником в зáмковой церкви, с 1723 года возглавлявшего французскую колонию из 89 семей и являвшегося советником консистории и инспектором всех гугенотских общин Померании (то есть, если можно так сказать, по своему рангу в кальвинистской иерархии он был равен Больхагену в лютеранской). Моклер был сооснователем, а с 1728 года и соиздателем журнала Bibliothèque germanique и пришедшего ему на смену Journal littéraire de l’Allemagne, а в 1739 году стал членом королевской Академии наук. Таким образом, юная гувернантка была отнюдь не случайным выбором родителей принцессы[249]. Затем для Софии были наняты еще несколько учителей из французской колонии: так, письму и рисованию ее обучал месье Лоран, франкоговорящий швейцарец («un velche»), имевший очень смутное представление о немецком языке. Однако если Екатерине-мемуаристке роль месье Лорана в ее воспитании представлялась незначительной, то это не означает, что она с пренебрежением относилась к его личности: после ее восшествия на российский престол бывший учитель получил от императрицы подарки, и даже тридцать лет спустя после переезда в Россию ей было известно, что он еще жив[250].
